— Молли, как я его ненавижу!

— Но что значат эти его слова о том, что вы помолвлены? Не плачь, душенька моя, просто расскажи что и как; я помогу тебе, если это в моих силах, но я пока не представляю, что происходит!

— Это долгая история, сейчас ее не расскажешь, да и сил у меня нет. Смотри, он возвращается! Как только я оправлюсь, давай ты отведешь меня домой.

— Разумеется, — откликнулась Молли.

Мистер Престон принес воды, Синтия выпила и немного успокоилась.

— А теперь, — сказала Молли, — нам нужно вернуться домой, и побыстрее — в меру твоих сил. Уже темнеет.

Только зря она надеялась так легко увести Синтию. Мистер Престон занял решительную позицию. Он сказал:

— Я полагаю, что, раз уж мисс Гибсон теперь известно столь многое, следует сообщить ей всю правду: что вы дали обещание выйти за меня замуж, когда вам исполнится двадцать лет; в противном случае наша встреча наедине, да еще и по предварительной договоренности, может показаться ей странной и даже двусмысленной.

— Мне известно, что Синтия помолвлена с другим; не ждите, что я вам поверю, мистер Престон.

— Ах, Молли, — воскликнула Синтия, дрожа с ног до головы, но стараясь сохранять спокойствие, — я не помолвлена — ни с подразумеваемым тобою лицом, ни с мистером Престоном!

Мистер Престон вымученно улыбнулся:

— Полагаю, я могу предъявить некие письма, которые убедят мисс Гибсон в истинности моих слов, а при необходимости убедят и мистера Осборна Хэмли, — полагаю, именно о нем идет речь.

— Вы оба меня равно озадачили, — сказала Молли. — Но я убеждена в одном: негоже нам стоять здесь в столь поздний час, нам с Синтией нужно как можно скорее вернуться домой. Если вам угодно переговорить с мисс Киркпатрик, мистер Престон, почему бы вам не прийти в дом моего отца и не попросить о встрече с ней — открыто, как подобает джентльмену?

— Я с удовольствием это сделаю, — сказал он. — Я, безусловно, готов объяснить мистеру Гибсону истинную суть наших с ней отношений. И я не сделал этого раньше лишь потому, что таково было ее желание.

— Молли, я умоляю тебя, не надо — ты не все знаешь — ты вообще ничего об этом не знаешь. Я вижу, что ты хочешь, со свойственной тебе добротой, поступить как лучше, но в итоге получается наоборот. У меня теперь хватит сил, чтобы идти, давайте двинемся в путь. Дома я расскажу тебе все.

Она взяла Молли под руку и попыталась поскорее увести, однако мистер Престон последовал за ними и, шагая рядом, продолжал говорить:

— Я не знаю, что вы расскажете, придя домой, но станете ли вы отрицать, что обещали выйти за меня замуж? И что только по вашей настоятельной просьбе я столь долго держал нашу помолвку в тайне?

Это замечание оказалось опрометчивым — Синтия резко остановилась:

— Поскольку вы настаиваете, поскольку я вынуждена говорить прямо здесь — да, я подтверждаю, что ваши слова, по сути, правда; что, когда я была беспризорной девочкой шестнадцати лет, вы — человек, которого я считала своим другом, — ссудили мне в трудный момент денег и вынудили меня дать вам обещание стать вашей женой.

— Вынудил! — проговорил он веско.

Синтия густо покраснела:

— «Вынудили», признаю, слово неточное. Тогда вы мне нравились — вы были, в сущности, моим единственным другом, и, если бы брак наш был заключен прямо тогда, я вряд ли стала бы возражать. Но с тех пор я узнала вас лучше, а в последнее время вы так настойчиво меня преследуете, что я хочу сказать вам раз и навсегда (и говорила уже неоднократно, так что даже устала произносить эти слова): ничто не заставит меня выйти за вас замуж. Ничто! Я понимаю, что теперь уже не избежать огласки, которая, я знаю, погубит мою репутацию и лишит меня моих немногих друзей.

— Но не меня! — воскликнула Молли, тронутая ее жалобным тоном, который, безусловно, породило отчаяние.

— Это тяжело принять, — проговорил мистер Престон. — Можете верить в какие угодно кривотолки, которые про меня распространяют, Синтия, но вы не можете усомниться в моей подлинной, страстной, бескорыстной любви.

— И все же я в ней сомневаюсь, — ответила Синтия с прежним напором. — Ах! Стоит подумать о преданности и самоотречении, которые я увидела… узнала… О том, что можно думать прежде о других, а уж потом о себе…

Мистер Престон оборвал ее, воспользовавшись этой запинкой. Она боялась сообщить ему слишком многое.

— И вы не видите любви в человеке, который ждал долгие годы, молчал, когда от него требовали молчания, страдал от ревности и терпел пренебрежение, уповая на честное слово, данное шестнадцатилетней девочкой, — похоже, когда девочки вырастают, честность превращается в коварство. Синтия, я люблю вас и всегда любил, и я от вас не отступлюсь. Если вы сдержите свое обещание и выйдете за меня, клянусь вам, я сумею вызвать в вас ответную любовь.

— Господи, и зачем… зачем только я тогда приняла от вас эти несчастные деньги — ведь с этого все и началось. Ах, Молли, я копила по крупицам, чтобы вернуть долг, а теперь он отказывается брать у меня деньги. Я думала, что, расплатившись, верну себе свободу.

— Это можно понять так, как будто вы продались за двадцать фунтов, — проговорил мистер Престон.

Они почти дошли до общинного выгона, где домики сулили им защиту, ибо их обитатели могли услышать разговор; уж Молли-то подумала об этом, даже если та же мысль не пришла в голову ее спутникам, и для себя решила, что при надобности бросится к одному из них и попросит защиты у живущих там батраков; в любом случае присутствие посторонних может положить конец этим пререканиям.

— Я не продавалась. Тогда вы мне нравились. А теперь… теперь я вас ненавижу! — воскликнула Синтия, не сдержавшись.

Он поклонился, повернул обратно и быстро исчез, спустившись по ступеням за поле. Это в любом случае было облегчением. И все же девушки не замедлили шага, будто он по-прежнему их преследовал. Через некоторое время Молли обратилась к Синтии с какой-то фразой, и та ответила:

— Молли, если ты меня жалеешь… если ты меня любишь, не говори пока ничего. Когда мы вернемся домой, нам придется делать вид, что ничего не случилось. Зайди ко мне, когда все разойдутся по комнатам перед сном, и я все тебе расскажу. Я знаю, что уроню себя в твоих глазах, но расскажу тебе все.

После этого Молли молчала до самого дома; потом достаточно свободно —